В августе 2015 года я влюбилась в Душанбе. Это один из самых теплых городов мира, в которых я была, и не только потому, что в 40 градусов жары тебе все говорят «какой сегодня отличный прохладный денек!», но и потому, что тут работают потрясающе искренние, добрые и по-настоящему приверженные своему делу люди. Благодаря слаженной работе многих организаций — негосударственных, государственных, ООНовских, международных,- в очень бедной стране, где государство не в состоянии выделить практически никаких денег на профилактику и лечение ВИЧ, удалось добиться многого очень малыми средствами. Сам факт того, что эпидемия ВИЧ среди наркопотребителей и других уязвимых групп уже несколько лет неуклонно снижается, что совершенно недвусмысленно подтверждают данные ежегодных эпидемических исследований, говорит о многом. Происходит же это благодаря тому, что год от года, за счет поддержки Глобального Фонда по борьбе со СПИДом, туберкулезом и малярией, Программы Развития ООН и других международных организаций, расширяются программы снижения вреда, заместительной терапии, лечения ВИЧ. В стране слаженно работают сильные, как крупные, так и не очень, неправительственные организации, и в их работе чувствуется настоящее партнерство и взаимное уважение. Есть и свои проблемы, и они весьма серьезные. В первую очередь, в силу культурных и религиозных особенностей, это огромная стигма. Стигма по отношению к ВИЧ, к наркотикам, стигма секс-работы, совершенно ужасающих масштабов гомофобия и трансофобия. Стигма есть везде, но в Таджикистане она чувствуется как-то особенно остро. Тут даже сами активисты боятся раскрывать свой (какой бы то ни было) статус. Людей, открыто говорящих о проблемах своего сообщества, можно по пальцам пересчитать. Один из таких людей – Пулод Джамолов. Пулод – основатель неправительственной организации СПИН+, которая стала эпицентром снижения вреда и активизма в стране. Пулод – один из немногих, кто давно и открыто говорит о своем ВИЧ-положительном статусе, своим примером вселяя надежду и силы в других людей. Он представляет интересы сообщества в Национальном Координационном Комитете по СПИДу и во многих региональных структурах, таких как Евразийская сеть людей, употребляющих наркотики.
Поскольку я по сути своей харм-редакшен гик, то, приехав в Душанбе, первым делом из всех программ я побежала смотреть дроп-ин центр для наркопотребителей, который Пулод со своими друзьями открыли больше десяти лет назад. В центре жизнь бьет ключом – кто приходит поменять шприцы, кто взять налоксон, кто посмотреть телевизор, кто принять ванну и выпить чашечку кофэ, кто пришел на семинар, кто привел детей покушать, кто показать свои раны хирургу, кто в изнеможении падает на диван после тяжелого дня работы равным консультантом в Центре СПИД… В общем, пытаясь не потеряться в этом бурлящем хаосе, я утащила Пулода в укромный уголок с огромным сочным арбузом и провела с ним интервью, в котором мы поговорили об истории и работе организации, о проблемах наркопотребителей и людей, живущих с ВИЧ, о разных насущных проблемах развития местного СПИД-сервиса и активизма, о необходимости интеграции работы по снижению вреда с программами выздоровления и реабилитации, о заместительной терапии и готовности к лечению.
Пулод. Автор фото: Воин Света
Расскажи историю создания СПИН+
В свое время в реабилитационном отделении наркологического центра собрались несколько людей, употребляющих наркотики. Они подумали, почему бы им не организовать группу взаимопомощи. Это было в 2003 году. Группа взаимопомощи переросла в инициативную группу, которая называлась «МОСТ». Это была аббревиатура, которая расшифровывалась как «Мы остаемся трезвыми». Через какое-то время часть членов этой группы узнали, что они инфицированы ВИЧ. Мы собирались тогда в республиканском СПИД-центре. Там проходили группы: группа анонимных наркоманов, взаимопомощи для ВИЧ-положительных. Тогда нас было человек десять. Кто-то сорвался, кто-то умер, кто-то до сих пор с нами. Мы начали выпускать газету «Свеча» — печатали статьи о наркотиках, о жизни с ВИЧ. И вот потом решили объединить наши две проблемы в рамках деятельности одной организации и назвали ее СПИН+. Это тоже аббревиатура, которая означает «Сообщество позитивных и наркозависимых», а плюс в названии – это что мы на все смотрим позитивно.
Начали потихоньку собираться. Делали газету, обсуждали наши проблемы и трудности, занимались творчеством, группы проводили. Потом мы подготовили такой проект – у нас был реабилитационный центр, который поддерживала тогда Центральноазиатская программа по ВИЧ. И вот тогда реабилитационный центр нас очень зарядил. Начали мы с того, что работали по вопросам зависимости – по двенадцати шаговой программе, миннесотскую модель использовали. Многие сотрудники нашей организации сегодня – это те ребята, которые попали к нам в реабилитацию тогда. А потом в центре мы начали работу по подготовке людей на АРВ-терапию. Предоставляли им информацию, там же люди начинали принимать терапию, там же они привыкали к ней и выходили из центра, когда уже были достаточно информированы, привержены. Люди оставались там и на полгода, кто-то мог и год, кто-то три месяца. Все у нас было бесплатно, поэтому людям нравилось.
Потом стало понятно, что реабилитация — не единственный выход для людей, потому что, хотим мы того или не хотим, все равно люди срываются. При этом много стали говорить, что растет эпидемия ВИЧ среди потребителей наркотиков. И мы поняли для себя, что снижение вреда — важная часть нашей работы и жизни.
Честно говоря, у меня сначала было такое мнение, что шприцы нельзя раздавать. Что людям надо говорить о том, чтобы они прекращали употреблять. Но потом вот эта послереабилитационная эйфория как-то прошла. Пришло понимание, я сам пришел к этому спустя годы и годы. И до моей реабилитации были сотни детоксов: детоксов в больнице, детоксов на дому и т.д. И что все это время я, в принципе, употреблял. Я осознал как-то, что не всем помогает реабилитация и вообще, что не все этого хотят – бросать наркотики. А даже если хотят, то не у всех это сразу получается.
Сложно было дать первый шприц наркоману?
Была сложность не в том, чтобы дать шприц, а чтобы самому опять в это не войти, в этот процесс. Потому что все равно воспоминания остались. Давать, зная, что перед тобой человек может уколоться. Ведь всегда есть такой шанс плюнуть на все и «а, давай-ка я с тобой вмажусь». И такое действительно случалось, к сожалению. Но и с этим мы смирились. В этом нам помогла программа 12 шагов. Мы признаем свое бессилие и перед этим фактом. И вот с 2009 года мы начали работать в снижении вреда. Сначала раздавали, разносили по домам, по точкам. Потом стационарные пункты появились, дроп-ин центр.
Дроп-ин центр – это лучший вариант, чтобы привлечь людей, чтобы с ними можно было пообщаться. Тут можно проводить группы взаимопомощи, семинары, тренинги. Ну, и просто это помещение, где наркоман может чувствовать себя нормально, положить ноги на стол и не прятаться ни от кого. Просто быть человеком. Потому что у нас как-то привыкли, все считают, что все наркоманы сволочи, все обязательно преступники, гады, воры и т.д. А здесь к нему нормальное человеческое отношение.
В этом дроп-ин центре мы начали шприцы, материалы, налоксон раздавать людям. И сами налоксон тоже использовали, как скорая помощь. Потом начали взаимодействовать со СПИД-центром, с наркологией. В отделы полиции ходили, рассказывали об организации, о своих историях, встречались с полицейскими, которые раньше нас арестовывали. Потом к нам стали участковые приходить, приводили людей. Вот, типа, наркоман, с ним поработайте. Привозили людей с передозировкой. Увидели где-то на рейде, не знали, чего с ним делать. Спасали таким образом человека налоксоном. Был такой опыт. Официально вручили грамоту одному капитану полиции за то, что он привез к нам и этим спас жизнь человеку. За активную жизненную позицию, при всем отделе его торжественно поздравили. Другие офицеры тоже сказали, что будут привозить к нам, чтобы получить грамоту. То есть нормально, приходят сотрудники отделов, говорят с нами, общаются. И сами клиенты, которые сюда приходят, не боятся, что сюда полиция приходит, потому что они не причиняют вреда им.
Движуха на дроп-ине
Я слышала, что полицейские боятся заходить сюда, за ворота.
Да, мы просим их, чтобы они не приходили просто так, зачем это. Вы – полиция, они – потребители наркотиков, мы работаем. Если что-то есть сказать, говорите, а просто так стоять здесь и пугать народ не надо. Сам факт употребления у нас не криминализирован. И то, что люди сюда приходят – это означает, что здесь территория безопасности. Здесь все нормально, здесь все хорошо, здесь не нужны никакие рейды.
Сейчас у нас три пункта. Два помещения мы на частной территории арендуем – один в поликлинике, один на другом конце города в другом дроп-ин центре. И один пункт на территории этого дроп-ин центра.
В поликлинике тоже шприцы раздают?
Там у нас социальный работник, там у нас аутрич-работники, которые к этому пункту привязаны, ту территорию охватывают – приводят людей, информируют, что там есть пункт обмена. Люди приходят. Там же их информируют о важности тестирования на ВИЧ и т.д. Когда есть возможность, помогаем пройти тесты на гепатиты, чтобы люди знали. Организуем связь со СПИД-службой, помогаем начинать лечение и т.д. С врачами-фтизиатрами есть возможность сразу связать.
И в соседнем городе Вахдате у нас тоже один пункт есть. Там также работают ребята по программе игл и шприцев, аутрич, связь со СПИД-службой и т.д. Сейчас думаем над таким вариантом, чтобы пункт этот в Вахдате пустить в плавание – чтобы они сами зарегистрировались там как организация и начали уже самостоятельно действовать. Пускай сообщество в том городе самостоятельно развивается. Там лучше знают инфраструктуру, людей и т.д. Там есть свои проблемы – например, до сих пор нет метадоновой программы, которая у нас в Душанбе работает уже с 2010 года. Для наркопотребителей это важная возможность перестать думать только о наркотиках и начать заботиться о своем здоровье. В некоторых городах Таджикистана, например в Кулябе, именно самоорганизации потребителей добивались открытия программ заместительной терапии, помогали местным чиновникам и наркологам их запустить.
Ты упомянул про вашу связь со СПИД-центром. Можешь поподробнее об этом рассказать?
Поскольку большинство наших сотрудников сами являются клиентами СПИД-центра, для нас этот вопрос актуальный. Мы сделали соглашение с городским центром СПИД о взаимодействии с их мобильной группой по тестированию. Мы предварительно общаемся с клиентами, готовим их к этому тестированию. Это удобно и врачам СПИД-центра. Когда они приезжают, то меньше тратят времени на до тестовое консультирование.
У вас не только по тестированию, но и по лечению тоже сотрудничество?
Да, мы давно об этом говорили. Пытались даже взять кабинет в городском СПИД-центре, чтобы там наш консультант равный сидел и помогал проводить консультирование, группы. Загруженность специалистов СПИД-центра привела к тому, что они сами пришли к выводу, что им необходим там такой человек, нашу сотрудницу взяли как штатного сотрудника – равного консультанта по вопросам ВИЧ.
У нас есть еще и другие варианты работы по поддержанию приверженности терапии – группы взаимопомощи, консультирование и т.д. Нужно сделать так, чтобы СПИД-центр, понимая свою загруженность и невозможность работать с каждым человеком персонально по вопросам приверженности, направлял к нам таких людей. Чтобы работа с НПО в части приверженности была частью процесса лечения. Я понимаю, перегруженность врачей в Таджикистане крайне высокая, и это влияет и на их психическое здоровье, состояние и на качество работы. К одному врачу сотни людей приходят, и он может там сорваться и нагрубить кому-то. По-человечески я это понимаю, это действительно тяжело. С одной стороны, его тут грузят отчетами, с другой – люди приходят, тут еще кто-то с претензиями. Если на одного врача пятьсот человек приходится пациентов — 50-100 человек в день придет к нему, он уже на пределе может быть. У врачей, естественно, есть зарплата, но она минимальная, около 200 долларов. При этом треть из нее уйдет на передвижения ежедневные на работу и домой, кроме этого еще коммунальные услуги, еще и кушать нужно…
Но, на мой взгляд, инфекционист не должен быть камнем преткновения. Потому что сейчас вот, например, я вообще не обращаюсь к врачам-инфекционистам. Я вот сам для себя врач-инфекционист. Если мне что-то надо, я могу зайти на АРВТ.ру, наберу какую-то информацию, узнаю и скажу врачу-инфекционисту, что у меня такая-то проблема. Я хожу к врачу-инфекционисту, чтобы раз в месяц зарегистрироваться и взять свои таблетки. И она меня спрашивает, все ли у меня хорошо. Я говорю, что да, все здорово. Это все.
Нужно вкладывать деньги в образование самих ВИЧ-положительных, чтобы они знали, какая нужна информация и где ее искать, помогали друг-другу. Важно, чтобы у человека была доступная информация о лечении. Какой-то адаптационный период ему нужно общение с врачом. Потому что все равно кто-то в шоке, кто-то в страхе. Потом это уже становится обыденным.
Надо эту тему про равных консультантов вообще масштабировать.
Да, конечно. Это самый рациональный и экономически эффективный метод поддержки службы и системы в этом направлении.
Автор фото: Мэт Кертис
Вы как-то взаимодействуете с программой метадоновой терапии?
Да, мы направляем людей на заместительную терапию. У нас тут половина – участники метадоновой программы. Часть из них волонтеры, часть – наши сотрудники. Сейчас еще у нас тут инициативная группа начинает развиваться из участников заместительной терапии, они все больше занимаются вопросами самоорганизации. Их задача – добиваться того, чтобы программы заместительной терапии были максимально удобны для людей. Например, получение метадона на руки, решение вопросов доступности, адвокационная деятельность по расширению программ в Душанбе и других городах. Заместительная терапия должна быть везде доступна для людей. В каждом районе, регионе, где люди употребляют. И критерии входа в программу тоже чтобы были доступны для людей. Не обязательно, чтобы был десятикратный опыт лечения в наркологии, подтвержденный диагноз зависимости и т.д. Больше бы людей потянулось. Потому что мифы о программе все те же. И здесь российское влияние тоже есть, что это все Запад навязал, для того, чтобы всех посадить на метадон. И цитаты приводятся в основном российские.
А есть перспективы расширения? Сейчас около 600 человек в программе по стране?
Да. И мы об этом говорим постоянно. Потребность в этих программах очень велика. Сейчас, например, в Вахдате давно назрела потребность в такой программе. Но пока вопрос не решается. Мы взаимодействуем с персоналом местным, чтобы они подготовили письмо в Министерство здравоохранения, чтобы скорее там открыть пункт. Как вариант, мы еще предлагали там открыть мобильный пункт, если нет возможности стационарно. Чтобы хотя бы мобильный пункт отсюда выезжал ежедневно на два-три часа.
Программа метадоновой терапии в Душанбе
Но вообще, как ты считаешь, это программа успешная? Есть от нее толк?
Вообще она успешная, потому что люди много благ получают от этой программы. Решают проблему с наркотиками. Они имеют доступ к жизненно важному для себя препарату, переводят свою проблему в медицинскую плоскость. Ему не нужно больше париться, там себе голову ломать, рисковать. Много примеров, когда люди начинают жить нормальной жизнью. Хотя есть и примеры, когда люди и в программе продолжают употреблять и при наличии метадона. Ну, тут как раз в рамках программы нужно разговаривать с человеком, а не только выдавать. Прояснять, что ему мешает быть приверженным к чему-то одному.
Чего-то не хватает людям?
Да, чего-то не хватает. Но, наверное, так и должно быть. Это нормально. Все не могут быть такими идеальными оловянными солдатами, что пришел в программу и сразу все остальное закончил. Люди АРВ-терапию так же принимают. Говорит, что принимает, а на самом деле не принимает. Как тут узнаешь? Сколько примеров, когда человек приходит, забирает таблетки, а дома складывает их в тумбочку и не пьет.
Много у вас наркозависимых, кто не получает АРВ терапию?
Многие ребята просто поздно обращаются. Кто-то скрывает, узнает, но не говорит ни врачу, ни нам не говорит. Если бы он, например, здесь начал говорить, по крайней мере, мы бы его сразу эвакуировали в СПИД-центр на терапию. Но люди говорят об этом, когда все, они при смерти. Поэтому среди наркозависимых это тема такая распространенная, что они поздно спохватываются.
Может быть, метадон как-то поможет в этом вопросе?
Метадон естественно поможет, потому что человек каждый день приходит в лечебное учреждение, потому что ему каждый день на мозг капают – а принял ли ты, а пошел ли ты, ну-ка давай иди. Я так утрирую, но в принципе в этой ситуации человеку можно всегда закидывать якорь, что ему нужно начинать, что ему нужно сдать анализ и т.д.
Сейчас это суть моей жизни, говорить везде, чтобы люди не боялись, чтобы к ним по-другому относились, что люди, живущие с ВИЧ, что люди, употребляющие наркотики, это не скоты и не сволочи. Я хочу, чтобы люди к этому по-другому относились.
Скажи, почему у вас за столько лет не ушла такая сильная стигма? И мало людей здесь с открытым статусом, все в шоке и страхе, боятся к врачам ходить, что зубной может не принять и т.д. Почему стигма так крепко держится?
Вот я не знаю. Куда все это девается, куда все эти информационные кампании деваются, как они проводятся, где они проводятся, что у нас до сих пор такая вещь творится. У нас сами ВИЧ-положительные активисты боятся о себе говорить, не надо никому свой статус раскрывать и т.д. Мы говорим о тех же вещах, о которых говорили десять лет назад.
Почему люди боятся раскрывать статус?
Потому что многие обычные люди до сих пор не врубаются, что это такое. Они до сих пор думают так же, как думали раньше, что СПИД это ужас, как рядом с ним стоять, надо тарелки помыть, а лучше отдельную ему дать. До сих пор это все живо. Даже люди образованные говорят – ты не обижайся, но вдруг ты порежешься. Ну, и что, ну порезался, вот капля крови. И что? Мне отец дома всегда говорил – вот нафиг ты об этом везде кричишь. Я ему отвечаю, что сейчас это суть моей жизни, говорить везде, чтобы люди не боялись, чтобы к ним по-другому относились, что люди, живущие с ВИЧ, что люди, употребляющие наркотики, это не скоты и не сволочи. Я хочу, чтобы люди к этому по-другому относились.
Давай вернемся к твоей организации. Сколько у вас сейчас клиентов за год проходит через разные ваши сервисы?
Сейчас у нас около 2500 человек, которые получают регулярно, либо периодически какие-либо услуги. В частности, это шприцы, налоксон, иглы, консультации, сопровождение на тестирование и т.д. Где мы сейчас, это самый большой пункт, сюда приходит каждый день до ста человек.
И что здесь люди делают, когда приходят?
Кому что необходимо. Начиная от досуга, заканчивая получением материалов и услуг. Кто-то приходит просто потусоваться. Он пришел, телевизор посмотрел, помылся, позвонил, свидание назначил и ушел… Кто-то приходит с психологом пообщаться, с социальными работниками – они занимаются сопровождением: в наркологию, в реабилитационный центр, в инфекционную больницу, в СПИД-центр и т.д.
Какие вообще самые основные проблемы у потребителей, с которыми вы сталкиваетесь?
Человек вот приходит, он употребляет. Когда он хочет прекратить, он приходит в наркологию, а ему там заряжают 200 долларов. 200 долларов – это проблема номер один. Это проблема любого человека у нас. Легче найти полтинник и пойти взять героина и не думать об этом.
У вас бесплатной наркологии нет?
Нет. И никогда не было. Раньше только добровольно-принудительно было во времена Советского Союза. Как выход, идешь на метадон на ломках. Потом три-четыре года все у тебя ништяк – в семье, ты работать начал, в окружении. Потом выходишь из метадона снова на ломках. Никакого детокса нет. И вот первый вопрос, когда люди начинают выходить – как ты бросал, как у тебя получилось. Ответ такой – никак, потерпишь чуть-чуть, и все.
Еще проблема, если человек плотно сидит на наркотиках, но он не ВИЧ-позитивный, у него какая-то там с печенью проблема или еще что, то он это не решит. Для людей, живущих с ВИЧ, у нас есть инфекционная больница, где бесплатно примут и все анализы сделают, а для остальных нет. У нас глобальная проблема, что у нас вообще не работают социальные институты. У нас нет страховки никакой, люди, которые не имеют зарплату, не могут нигде получить услуги, если они не будут за это платить. У нас это самая большая проблема. В социальной сфере ничего нет. Если у тебя нет денег, ты ничего нигде не получишь. Тебе лучше инфицироваться — и ты знаешь, что получишь, по крайней мере, какие-то услуги бесплатно. Еще до недавнего момента было еще какое-то бесплатное предоставление медицинских услуг, сейчас же все платное.
Помнишь, мы обсуждали наркополитику. И вы сказали, что в Таджикистане более мягкая наркополитика, чем в Грузии и России. Это в чем выражается?
У нас, по крайней мере, нет статьи за употребление. У нас в государственной стратегии по наркотикам нет таких жестких выражений, как «бороться с наркоманами». То есть больше, конечно, внимания уделяется снижению спроса, профилактике наркомании и так далее, но все равно есть пункты в Национальной стратегии по наркотикам, которые предписывают применять новые методики лечения зависимых. Основной разработчик этой программы – агентство по борьбе с оборотом наркотиков, мы с ними тоже поддерживаем контакт, участвуем в их исследованиях.
То есть, грубо говоря, у вас поменьше сажают?
У нас сажают, потому что это хлеб для полиции. Наркоман – это беспроигрышный вариант. Но, честно говоря, такого прямо беспредела у нас нет. Бывают, конечно, такие случаи, но как-то разруливается все. Если он, в натуре, накосячил где-то, то его закроют. За малую дозу суд может приговорить на три-четыре месяца работы. Устраиваешься на работу в ЖЭК и метешь либо улицы, либо мусорки убираешь. И какой-то процент зарплаты уходит в бюджет. Чем закрывать этого человека, его содержать, так лучше он будет работать. В бюджет деньги вкладывать.
А вы как-то принимаете участие в адвокации? В политической работе, вот во всем этом?
Мы не знаем, на какой платформе в этом участвовать на сегодняшний день в наркополитике. У нас проблема в том, что не собирается информация о нарушениях прав человека. Люди не подают ни жалоб, ни обращений. Не начинают раскачивать эту тему. Им нахрен это не нужно. Им так спокойнее, они думают.
То есть вы вообще никаким активизмом не занимаетесь? Наркополитика, защита прав человека?
Нет. Это в России можно что-то говорить, чего-то там требовать.
Ну да, у нас же Путин демократ главный. А здесь почему нельзя требовать?
Можно, но у нас почему-то нет таких прецедентов. Ну никто ничего не хочет. Говоришь – давай! Нет, никому ничего нахрен не надо. Мы надеемся начать работу уличных юристов, собирать информацию о нарушениях прав, как у вас. Вы же делаете это, и народ согласен на это. Идет и в суды подает. Вы помогаете, кричите об этом. А нам сейчас на кого подавать? Никто не хочет, чтобы подавали. А чего мы сами будем делать? Кричать о том, что у нас есть вот такие случаи, о которых мы не можем сказать? Какие-то теневые отчеты писать без фактов? Вот у нас стигма и дискриминация, но мы не расскажем о них никому.
Нам помогло, что у нас были какие-то люди, буквально какие-то единичные случаи, эти люди начали куда-то там подавать свои жалобы. Такие герои наши – Ира Теплинская, Аношкин Ваня, Курманаевский Леша. Они начали жалобы писать. Один-два человека, и потом это потихонечку начало раскачиваться, потом другие вдохновились их смелостью!
Ну да, когда рассказываешь, нужно рассказывать о конкретном случае тогда, или о случаях. Я же не могу за него рассказывать, если он не хочет, чтобы за него говорили. У нас есть юрист, который проводит тренинги, как обращаться, куда обращаться, как себя вести при задержании, например. Мы всегда на связи, если что.
Еще есть вещи, которые мы не обсудили, но которые важны?
Это тюрьмы. Лечение ВИЧ в тюрьмах. Приверженность в тюрьмах. Программы игл и шприцев в тюрьмах, но это вообще голимая тема. Формально они есть у нас в одной колонии, но мне кажется ими никто не пользуется.
А чего говорят?
Ничего, нафиг это нужно, говорят. Ты чего, дурак, чтобы мне идти к менту и говорить ему – дай мне шприц, я пойду уколюсь.
Мне кажется, если вы начальнику управления скажете, что вы будете там тренинги проводить, то дело сдвинется.
Я прошлому начальнику медслужбы говорил, чтобы он нас запустил туда, мы бы там группы проводили. По крайней мере, среди инфицированных. Мы будем говорить с людьми, о приверженности, например. В помощь и вашим врачам и т.д.
А с лечением там что?
С лечением тоже проблемы. Потому что там у них ни хрена нет, ни врачей толковых, ничего. Я не знаю, как народ там лечится. Им назначают их врачи. И они в связке с врачами СПИД-центра. Но часто там такие вопросы проблемные возникают, и врачи СПИД-центра начинают кубаторить – хрен ли вы там делаете. Или мне звонят оттуда люди с какой-то проблемой, я звоню врачу СПИД-центра, что вот в такой-то колонии такая-то проблема, она уже звонит врачу в медчасть, спрашивает, что у него там за хрень происходит. То есть там, если наладить нашу работу, было бы здорово.
————————-
Еще летом 2010 года СПИН+ получил престижную награду Международного общества по СПИДу «Красная лента» — эта награда предоставляется организациям сообщества, которые ведут героическую борьбу с эпидемией ВИЧ/СПИДа в своих странах. На деньги, полученные вместе с наградой, ребята купили в рассрочку участок с домиком и строят там реабилитационный центр – с этим в стране большая проблема, подобных центров вообще нет, и даже государственная наркология платная. Этот центр – терапевтическое сообщество для людей с наркозависимостью, там сами выздоравливающие помогают друг другу. Сейчас они отстраивают помещение, достроили второй этаж, чтобы в доме могли находиться хотя бы 10 человек. Но им, конечно, не помешает любая помощь в этом деле, в том числе материальная. Поэтому, если по прочтении этого материала у вас появилось желание помочь Пулоду и его организации создать реабилитационный центр – вот реквизиты, на которые можно перечислить средства в рублях, долларах или евро:
если это слишком сложно, переводите мне на мой Paypal anyasarang@gmail.com или на Сбербанк карточка 4276380099416864 или Альфа-банк anyasarang@gmail.com я передам! Только пишите что для Пулода и СПИН+