Текст: Анастасия Кузина
5 СПИД-сервисных организаций в России стали «иностранными агентами» только за один 2016 год. Это несмотря на то, что по закону к политической деятельности не относится работа в области здравоохранения. Среди «агентов» — Фонд имени Андрея Рылькова, о деятельности которого мы сегодня расскажем.
…Хорошо, не будем про Америку. Возьмем Германию. Германия – хороший пример? Прекрасно. Так вот, там населения – 82 миллиона плюс куча беженцев. И в год там выявляется 3.500 случаев ВИЧ.
А в России на 146 миллионов – 80.000 новых случаев ВИЧ каждый год. Причем у немцев раньше все было очень плохо. Но сейчас эта цифра стабильна и периодически даже снижается. А у нас она каждый год растет скачками на 10-12%: еще пару лет назад у нас заболевало «всего» по 40-50.000 ежегодно.
А ведь 10 лет назад казалось, что у нас всё сложится по-другому…
Когда в Россию пришел героин и вся культура наркопотребления, а вслед за этим и ВИЧ, мы были в лучшей ситуации, чем соседи по планете. Потому что к началу нашей эпидемии и Европа, и США, и Канада и даже Австралия на собственном горьком опыте поняли, что надо делать, чтобы остановить ВИЧ: нужны проекты «снижения вреда», обмен шприцев, заместительная терапия.
Поэтому Россия уже в конце 90-х могла пользоваться готовыми профилактическими программами, которые впоследствии остановили эпидемию в той же Германии. К нам их привезло голландское отделение «Врачей без границ». В Москве тогда самое «движение» шло в подземном переходе у метро «Китай-город» и на Никольской улице. Там спрашивали «есть чего?», милицейские машины стояли возле окрестных аптек, чтобы наркоманам не продавали шприцы, а волонтеры «Врачей без границ» учились работать «в поле».
— Тогда была надежда, что эпидемию можно остановить, -говорит Аня Саранг, президент Фонда им. Андрея Рылькова, -но…
Но Россия профилактике ВИЧ стала сопротивляться.
2000-е. Близкая угроза.
В декабре 2015 года мы прошли миллионный рубеж. Сейчас у нас только официальное количество ВИЧ-положительных выше, чем во всех странах Европы вместе взятых. Неофициальное — гораздо больше, и это не какая-то непонятная молодежь по клубам, которую вы никогда не увидите. Нет, это каждые два-три человека из ста, если брать возраст 25-40 лет. От юристов до шахтеров.
Власти, разумеется, реагируют. Министр здравоохранения Вероника Скворцова на одном из совещаний заявила, что в 2016 году для борьбы с эпидемией будет выделено дополнительно около 20 миллиардов рублей.
Прекрасно! И одновременно с этим заявлением бюджет на лечение был уменьшен на 44 миллиона 279 тысяч, колонии и тюрьмы в очередной раз на полгода остались без лекарств, в 20 регионах России эпидемия ВИЧ достигла высшего уровня, а организациями-«иноагентами» были признаны пять НКО, занимающихся профилактикой. И да – 20 миллиардов тоже не выделили…
В этом нет логики. Это все иллюстрации к повести «Как на самом деле смотрит государство на проблему эпидемии ВИЧ».
И если спросить любого чиновника, почему она (эпидемия) у нас вообще развивается, он ответит: «Игла наркомана и беспорядочные половые связи – вот почему!» Однако профилактикой среди наркопотребителей, секс-работниц, мигрантов, заключенных, ЛГБТ наше государство не занималось никогда. Ну если, конечно, не брать в расчет проповеди по поводу духовности.
В этом тоже нет логики. И работа среди этих, безусловно уязвимых к ВИЧ, групп всегда велась НКО. И именно НКО первыми в начале 2000–х осознали угрозу приближающейся эпидемии.
С самого начала ситуация с ВИЧ в России была плохой – число новых случаев множилось, а в большинстве регионов не было ни лекарств, ни профилактики, ни диагностического оборудования. Добровольной помощи международных организаций на всю страну не хватало. И было ощущение, что Минздрав не собирается ничего делать.
В те годы проходили самые сильные акции пациентов-активистов под лозунгом «Наши смерти – ваш позор!» — на тот момент из 50 тысяч людей с ВИЧ лечение выделяли на 1500, а для остальных перспектив не было. В Питере к Заксобранию выносили гробы, в Калининграде люди приковали себя к воротам Минюста, а в Москве – к забору перед Минздравом.
К счастью, в то время уже действовал Глобальный Фонд по борьбе с ВИЧ, туберкулезом и малярией (ГФ). Он аккумулировал средства доноров и предоставлял их тем странам, которые в этом нуждались. И в 2003 году нескольких крупных российских НКО обратились к нему за помощью. Не правительство, а именно они взяли на себя ответственность за ситуацию. И в 2004 Фонд выделил им около 300 миллионов долларов на профилактику и лечение.
— К 2009 году в России работало 75 проектов «снижения вреда», финансируемых Глобальным Фондом, — говорит координатор социальной работы Фонда Максим Малышев. – Они охватывали примерно 135 тысяч наркопотребителей, но и этого считалось очень мало. Это было около 5% от общего оценочного числа, и чтобы остановить эпидемию нужно было бы эту работу всячески расширять.
Первый раунд финансирования Глобального Фонда был рассчитан на пять лет. Считалось, что за это время государство получает на руки инструменты, обученных специалистов и теперь может бороться с ВИЧ само. Действительно – на очередной конференции по ВИЧ\СПИДу тогдашний министр здравоохранения Татьяна Голикова заявила, что у России есть и средства, и технические возможности поддержать проекты, которые финансировал ГФ. То есть и «снижение вреда», и работу в тюрьмах, и профилактику на точках секс-работниц.
Все поверили. 1 сентября 2009 года средства ГФ закончились. И тут же Минздравсоцразвития заявило, что отныне приоритетными направлениями профилактики ВИЧ будет “пропаганда здорового образа жизни и формирование ответственного отношения к своему здоровью”. И в первый же год на профилактику ВИЧ среди «групп риска» не было выделено ни рубля.
— Сейчас в России работает 16 небольших проектов «снижения вреда», в том числе наш, — листает файлы на планшете Малышев. — Они охватывают 13.800 людей, употребляющих инъекционные наркотики. Это меньше 0,5% от оценочного числа. Вместо обещанной Голиковой поддержки мы получили снижение охвата наркопотребителей профилактикой ВИЧ на 90%.
И, начиная с этого года, у нас понеслось – 40 тысяч новых случаев в год, 50, 70, 80. Страшными рывками ВИЧ помчался вверх, таща за собой графики смертности и заболеваемости туберкулезом.
2009. «В то лето умер Костя…»
НКО, ознакомившись с новым мнением Миздрава и бюджетом, сориентировались быстро и снова обратились в Глобальный Фонд, который выделил еще 24 миллиона долларов на два года. Но начиная с 2009 года без обещанной поддержки государства СПИД-сервисные НКО начали закрываться, и сегодня их все можно пересчитать по пальцам.
«До этого я работала в крупной организации, во Всероссийской сети снижения вреда, — говорит Аня Саранг, — мы распределяли гранты от Глобального Фонда по региональным организациям. Но когда стало понятно, что отношение государства к профилактике кардинальным образом поменялось, мы решили сделать свою организацию немного другого формата, маленькую и динамичную. Как раз в то лето, когда мы ее регистрировали, у нас умер друг, Костик Пролетарский…»
Константин Пролетарский был уличным социальным работником питерской НКО «Гуманитарное действие». А еще он был наркозависимым человеком, а в России с таким диагнозом гораздо проще сесть в тюрьму, чем получить лечение.
В 2006 году ему дали три года колонии общего режима. Срок небольшой. Но у Кости был ВИЧ, и почти два года, что он провел в Карелии, он не получал лекарств и заболел туберкулезом. У Кости начался СПИД, и карельский суд вынес беспрецедентное по тому времени решение – отпустить его лечиться. Константина сразу привезли в Боткинскую больницу, врачи очень старались, но вылечить его уже было нельзя.
— Он умер от туберкулеза, потому что условия содержания в колонии его фактически убили, — говорит Саранг. — Я сделала с ним интервью за месяц до смерти. Он рассказывал страшные вещи. Что по приезду в лагерь с заключенных «сбивали спесь» — выливали на пол камеры концентрированный раствор хлорки, чтобы люди им дышали. Что ни туберкулез, ни ВИЧ почти не лечили. Рассказал, сколько там людей умирали, не выдержав такого режима. Освободить могли, только если видно, что человек завтра умрет. И когда мы это предсмертное интервью опубликовали и перевели на английский, то увидели, какую оно вызвало реакцию. Мы получили огромный отклик и понимание, почему необходимо добиваться доступа к заместительной терапии и к качественному лечению наркозависимости, ВИЧ и туберкулеза. Почему важно, чтобы люди получали помощь, а не оказывались в тюрьмах. Так мы решили отстаивать интересы конкретных людей, через локальные, но показательные истории добиваться изменения ситуации в доступе к здравоохранению.
Фонду дали имя Андрея Рылькова – умершего в 2006 году российского активиста, одного из основателей движения FRONTAIDS, которое боролось за доступность лечения ВИЧ для всех. Именно он на всех акциях протеста стоял с плакатом «Наши смерти – ваш позор!»
Работа началась с проекта «снижения вреда» на севере Москвы. Денег не было вообще. Была команда волонтеров, которые ездили к аптекам, шприцы и салфетки просили у коллег из других регионов. Полгода работали бесплатно, а потом подруга Ани, американка Берил Бринкман завещала ей 15 тысяч долларов, и это были первые деньги, на которые можно было делать собственные закупки и платить сотрудникам.
— С профилактикой на уровне государства тогда пошел ощутимый откат назад, — говорит Макс Малышев. — Раньше российские НКО сотрудничали с ООН, другими международными организациями, проводили круглые столы. А еще вывозили сотрудников Минздрава, ФСКН и ФСИН за границу, чтобы они посмотрели на эффективную работу по профилактике ВИЧ в других странах. Они весь мир, наверно, объездили… Но к 2009 году стало понятно, что 10 лет такой работы были коту под хвост. Чиновники покатались по Парижам и Канадам, но никакого результата это не принесло. Приезжая на родину, они забывали все, что видели: как в других странах ведется работа с наркопотребителями, что в тюрьмах есть заместительная терапия, и снова начинали говорить о «духовности, которая победит СПИД в России». И тогда мы решили прекратить инвестировать наши усилия и надежды в этот туристический бизнес и круглые столы с кофебрейками, и начать заниматься адвокацией по-другому: через суды добиваться изменения ситуации и доступа к здоровью.
Так Фонд им. Андрея Рылькова (ФАР) начал инициировать стратегические судебные разбирательства. Самый яркий кейс – это сразу четыре человека, которые в результате многолетних усилий подали в ЕСПЧ жалобу на отсутствие в России доступа к заместительной терапии.
— А первым хотел это сделать Костик Пролетарский. Он был полон решимости судиться вплоть до Европейского суда по правам человека, но, к сожалению, не успел… И путем таких вот стратегических судебных кейсов мы пытаемся привести законодательство РФ в соответствие с международными обязательствами, — поясняет Аня. — Например, с обязательствами по Пакту об экономических, культурных и социальных правах, в том числе о праве на наивысший достижимый уровень здоровья. В 2011 году мы написали свой первый теневой доклад о том, что в России это право в отношении наркозависимых людей не соблюдается.
2009-2016. Налоксон и наркофобы
Каждый вечер в семь часов сотрудники и волонтеры ФАР выходят на аутрич – уличную работу к нескольким аптекам. В рюкзаках у них чистые шприцы, спиртовые салфетки, налоксон – препарат от передозировок. На сегодня аптеки — это оптимальная точка входа, где можно войти в контакт с наркопотребителями и предложить им помощь. Если, конечно, этого хотеть.
— Мы единственная НКО в Москве, которая имеет постоянный доступ к наркопотребителям, — говорит Малышев. — И мы видим, что этим людям тяжело или вообще невозможно получить медицинскую помощь — хоть абсцесс лечить, хоть туберкулез или ВИЧ. Многих наших участников не берут в больницы, не оказывают никакой помощи, они гниют заживо. Мы знаем это, потому что работаем каждый день. В прошлом году клиентами нашей службы стали 3854 мужчин и 1096 женщин. Они получили консультации по вопросам ВИЧ и гепатитов, наркозависимости, взяли направления на лечение. А благодаря налоксону было спасено от смерти минимум 417 человек – это только те случаи, о которых мы знаем точно. Сколько мы предотвратили случаев инфицирования ВИЧ и гепатитами, посчитать сложно.
Уличная работа идет по вечерам. День посвящен социальному сопровождению. Кому-то надо помочь с больницей, кому-то с реабилитацией, кому-то – с семьей. Через соцсопровождение попала в проект Ежи Аня Алимова: «Ребята очень поддерживали меня во время первой беременности, которая у меня проходила в употреблении. Это были единственные люди, которые мне помогали. Они находили мне врачей, которые разбираются в проблеме зависимости, психологов. Потом я сама начала выходить на аутрич волонтером, и так меня позвали в Фонд работать. Но к тому времени мне уже было легко самой координировать потребителей со специалистами, и последний год я работаю кейс-менеджером».
«По телефону», по дружбе с врачом или чиновником многие проблемы решить можно. Но системно в отношении наркозависимых людей не работает ничего. Именно по этой причине в фонде появился проект «Уличные юристы», и все действия стали сопровождаться юридической помощью. Это не просто услуги адвоката: проект направлен на то, чтобы обучить человека самому защищать свои права и в больнице, и в суде.
Еще один проект Фонда — «Наркофобия»: «Пять лет назад слушалось дело Егора Бычкова, — вспоминает Аня Саранг, — которого обвиняли в похищении и удержании людей в так называемом ребцентре, где людей приковывали наручниками. И весь русский народ выходил на демонстрации: «Освободите Егора Бычкова!», мол, все правильно он делает. За него вступились музыканты, Медведев, еще кто-то. И в своем маленьком мирке единомышленников мы тогда немного захлебнулись в этом инфопотоке. Все говорили, что наркоманы — это животные, с ними по-другому нельзя. Методы, к которым прибегали Бычков и Ройзман, обсуждали даже интеллигентные люди в модных телепрограммах: «Да, конечно, жестоко, но что же делать, это же наркоманы».
Примерно тогда же ФАР пригласили участвовать в фестивале активистского искусства «МедиаУдар». Так получился проект «Наркофобия», в рамках которого проводились мероприятия – от конкурса арт-работ на тему «Наркотики как инструмент политических репрессий» до лекций, которые рассказывали о том, что такое «Война с наркотиками».
— Мы начали проводить ежегодный конкурс журналистов на лучшую статью по проблемам наркополитики. И надо сказать, что за время существования «Наркофобии» в общественном мнении произошел очень большой позитивный сдвиг: сейчас говорить про лечение наручниками уже считается моветоном.
2009-2016. Хрюши — против!
В свое время Аня Саранг ездила смотреть, как работает «снижение вреда» в Бронксе. Это всего один район Нью-Йорка, а выделяют на проект 3 млн долларов. И там еще работает штук 30 других организаций: ребцентры, программы заместительной терапии, соцслужбы.
— Одна организация с бюджетом сто тысяч долларов в год, как у нас сейчас, на огромную Москву – это несерьезно, — говорит она. — Чтобы оказать влияние на эпидемию ВИЧ и гепатита С, такая программа должна быть в каждом районе…
И все эти годы ФАР работал исключительно на средства «западных грантов».
— Первые средства мы получали от Управления ООН по наркотикам и преступности, Фонда Леви Стросса, Фонда Сороса (пришлось вернуть, когда его признали нежелательной организацией). От французского фонда «Солидарность по СПИДу» получили немного на закупку экспресс-тестов и на инфоматериалы. Однажды получили международную награду «Кристалл надежды» за активизм в области ВИЧ\СПИДа. Эти 100 тысяч евро позволили работать целых два года. Но у нас никогда не было офиса. И мы года три пытались собрать деньги на автобус, потому что зимой было работать невозможно из-за морозов. И вообще очень неудобно ограничивать работу тем, сколько один человек может унести в рюкзаке. И вот в прошлом году мы вместе с консорциумом из других организаций получили поддержку от Глобального фонда и на эти деньги смогли купить автобус. А еще только в этом году начали снимать офис. Он малюсенький, но все счастливы, потому что там можно материалы хранить, встречи проводить, и уже там куча групп появилась — и поддержки, и анонимных наркоманов, и женская, и детская.
Фонд неоднократно писал на получение гранта в России, и ни разу не вышел в победители.
— Мы достаточно ответственно писали заявки на президентские гранты и никогда не подавали «на раздачу шприцев наркоманам», — говорит Макс Малышев. — Мы подавали на семинары по вопросам здоровья – туберкулеза, ВИЧ, гепатита, передозировок, наркозависимости и ее лечения – для людей, употребляющих наркотики, на уличную социальную работу. Ничего радикального. Но денег ни разу не получили.
На проведение профилактической работы Фонд последний раз просил 450 тысяч. А к примеру, 4 млн 188 тысяч в этом году выиграли «Ночные волки» на постановку детских сказок с пиротехникой и спецэффектами. 3 млн взяли «ХрюшиПротив» — «конгломерат людей с повышенной внимательностью к срокам годности продуктов».
А еще 2 млн всем на удивление выиграла Централизованная религиозная организация евро-азиатский дивизион (отделение) генеральной конференции церкви христиан-адвентистов седьмого дня на проект «Здоровье семьи – здоровье страны», направленный на «профилактику хронических неинфекционных заболеваний среди населения России».
2016. Кошелек или ликвидация?
До 2016 года Минюст вообще не вносил СПИД-сервисные организации в реестр иноагентов, хотя проверками в 2014 году всех покошмарил. Тогда в министерстве пояснили, что работа в области здравоохранения – это не политическая деятельность.
Но в 2016 году что-то случилось. Первой пострадавшей стала пермская НКО «Сибальт». Потом в список попали «Социум» из Энгельса, кузнецкая НКО «Панацея» и две московские организации – ЭСВЕРО и Фонд им. Андрея Рылькова. Минюст заявил, что это было сделано «после плановой документальной проверки».
По мнению министерства, деятельность ФАР все же подпадает под определение «политическая деятельность». В качестве доказательства оно приводит три эпизода: пикетирование здания ФСКН, статья на их сайте «Евразийская сеть людей, употребляющих наркотики, направила письмо к Медведеву» (вменяется именно составление, а не распространение) и статья президента ФАР Ани Саранг «Все инициативы ФСКН, связанные с лечением наркоманов, — это популизм».
— Что произошло, мы не поняли, — не хочет вдаваться в изгибы логики Минюста Саранг, — потому что за два года после проверки 2014 года в нашей работе не поменялось ни направление, ни источники финансирования.
Поначалу в Фонде не знали – стоит ли тратить силы на оспаривание статуса. А потом стало ясно – стоит: летом против ФАР было возбуждено административное дело за то, что он самостоятельно не включился в перечень «иноагентов». Замаячил штраф в 200 тысяч.
Впрочем, 30 августа Хорошевский суд дело прекратил за отсутствием состава правонарушения. Помогло то, что проверка, судя по всему, была незаконной – с момента последней не прошло три года. Кроме того, юрист из «Клуба юристов третьего сектора», представляющий интересы ФАР в суде, в ходе заседания обратил внимание на то, что все три эпизода не имеют отношения к прямой деятельности фонда. Так, Минюст не доказал причастности ФАР к организации пикета. Письмо к Медведеву было отправлено именно от имени «Евразийской сети людей, употребляющих наркотики» и не было подписано никем из представителей фонда. А по поводу статьи Саранг юрист сослался на определение Конституционного суда, согласно которому позиция одного из членов НКО не может трактоваться как позиция всей организации.
Минюст банально заторопился, не подготовился и налетел на грабли. Но это не значит, что проблем больше не будет.
— То, что нас признали «иноагентом» — это не самое страшное, — говорит Макс Малышев. — Проблема в том, что возрос риск штрафов, а мы не сможем выплатить даже один. Как ни соблюдай все требования закона, все равно есть много вещей, которые от нас не зависят. Почта России, например: нам письмо о начале проверки пришло через два дня после ее окончания.
Сейчас мы ждем – будет ли прокуратура подавать апелляцию в Мосгорсуд. Если подаст – будем бороться дальше. И конечно будем опротестовывать само решение о признании «иноагентом». Юристы говорят — думайте о ликвидации. Но… мы пока попробуем работать в таких условиях.
Источник: www.agentovnet.org